Рамина рассмеялась.
- Для нас это самые обычные вещи. И то, что вы перечислили, милая Энни, лишь малая доля "наших чудес". Такой уж создал нашу страну Гуррикап, великий волшебник древних времён. Ведь это он наделил даром речи животных и птиц, заставил здесь цвести вечное лето, отгородил этот удивительный уголок земли горами и Великой пустыней. Честь и хвала ему за это.

Волков. "Огненный бог Марранов".

- Я помню море, - неторопливо начал седовласый старец, переведя свой взгляд с толстых деревянных балок у самых сводов на причудливый узор трещин в кладке стены, напротив которой он так удобно расположился, - море и небо. Они были почти однотонны - море и небо: синее с зеленоватыми отливами и зелёное с синими. Там, где шли мы, всё менялось: небо розовело, и местами в нём проявлялись знаки в виде двухцветных округлых фигур, всегда имеющих одно и то же сочетание цветов - синий и белый, но - слегка изменённую форму и разный характер исчезновения. Иные, при удалении, взрывались с грохотом, оставляя чёрную рваную брешь, очень напоминающую гноящуюся рану, стягивающуюся затем в плотный бубон и раскрывающийся ещё раз пять, пока наконец силы на взрыв не оставалось, и знаки распадались на тёмные полосы, медленно размываемые зелёным и синим; иные падали с шипением на твердеющее под нами море и клокотали до полного разряжения. Знаки не были нужны нам; тех сооружений, на которые они указывали столь настойчиво, уже давно не существовало. Там же, где были наши сооружения, они торчали целыми гроздями, складываясь в бесполезные сочетания и постоянно меняясь от близости к нам, к строениям и друг к другу. Однажды я влетел прямо в один из таких знаков, он оказался мягким и вблизи источал цветочный аромат. Я легко сорвал его с места и вёз долго, пока он мирно и покладисто не растаял у меня на плече...
Норны ждали нас в своих зеркальных сферах, их было тогда куда больше, чем после. Если они видели, что в них нет необходимости, они отторгали нас, с какой стороны мы бы не приближались к ним. Только один раз я потерял течение сил, и мой конь - пусть это будет конь для простоты повествования - скомкался, запульсировал и стал издавать пронзительный свист, при этом чернея и трескаясь. Я бросил его и пошёл к зеркальной сфере по твердеющему морю. Сфера светилась жёлтым, хотя была ослепительно белой; вход в неё открылся, над ним вспыхнула звезда с восьмью лучами, и та, что была внутри, вышла мне навстречу. Поверх её белого прекрасного тела была наброшена только синяя лёгкая накидка, волосы цвета высохшей на солнце соломы были прямые и длинные. Она протянула руки, и плотная волна прошла от её сферы во все стороны зыбкого пространства, оставив ярко-лимонные борозды. От Ингрид отделилась она же, но прозрачная, с тёмными волосами, подошла ко мне и влилась в меня... Спустя мгновение всё смешалось, но после я снова мчался на новом коне, а сфера Ингрид - так мне хотелось звать её - осталась далеко сбоку, в желтовато-зелёном тумане.
Хранители принимали модули с неизменной усмешкой, лениво, словно нехотя поднимали их над головой в белесый след, идущий в небо и исчезающий в его пунцовом мареве, слегка подкидывали, и, спустя миг, пустая оболочка падала с безумной высоты, впиваясь в морскую толщу и отскакивая от неё, будто не вода была ею встречена, а камни.
Потом модули кончились, и знаки изменились. Их стало заметно больше, они напоминали теперь созвездия, но - горящие созвездия! Знаки издавали гудение. Никто не знал, почему.
Однажды всё изменилось. Плавно, словно в замедленном ритме: небо стало таким, как сейчас; море стало жидким; появилась земля, деревья, горы, животные и тысячи иных существ. Норны исчезли. В их зеркальных сферах собирались серые облака, сворачивались в маленькие комочки, и с тихим неуместным писком исчезало разом всё: и силы, и хранительницы их. Сферы долго носило волнами, как лёгкие скорлупки, а когда наконец выкидывало на берег, они неизменно оказывались целиком из белого камня.
Хранители исчезли. Почти. Никто так и не успел ответить на вопрос: кто мы? Да мы, честно говоря, и не ставили его перед собою. Кто-то предался печали и удалился от дел и от мира, кто-то не принял такого положения дел и решил вернуть всё таким, каким оно было. Только порождённая злоба быстро теряет обоснование своей целесообразности.
- Так вот оно что! - сказал молодой человек в синем плаще, только совсем недавно опустив табличку, на которой он урывками в страшной спешке силился фиксировать услышанное.
- А что? - удивился седовласый, и его взор обрёл то, что можно было назвать присутствием.
- Ну как же, как же! - воскликнул взволнованно молодой человек. - Всё ведь так просто! Некие существа попадают в пространство, в котором они находят загадки, требующие отгадок. Пространство меняется в силу неизвестных причин, существа меняются вместе с ним...
- Не всё. Не всё! - строго оборвал его седовласый, - В том-то и дело, что из тех, кто остался, все обнаружили совершенно разные свойства.
- Значит, тогда эти существа изначально были разными, - вставил молодой человек и хотел было продолжать развивать свою мысль, но взглянул на своего собеседника и не решился.
- Разными - нет, - продолжал седовласый, - Только вот... Ну да, конечно же! Мы двигались здесь по-разному, встречали разные знаки, неодинаково на них реагировали, неодинаково теряли коней, неодинаково посещали норн в их зеркальных сферах. Значит, мой любезный друг Гуррикап, мы сами меняли пространство и...да, что признавать тяжело, изменились в силу этого. Возможно, что знаки указывали на нечто большее, чем было доступно нашему тогдашнему восприятию. Теперь это уже и не установить... Хотя!
Седовласый резко поднялся с каменного кресла, поправил перевязь чёрного плаща и сделал взмах рукой - перед ним появился довольно большой полупрозрачный шар, из глубин которого тотчас, прижавшись носиком-грушей к стеклу, на белый свет недовольно уставилась маленькая сморщенная, как мочёное яблоко, не слишком обаятельная физиономия, причём с виду ещё и изрядно заспанная.
- Что, уже? - очень неохотно и весьма недовольно спросили в шаре сиплым голосом.
- Да, - был ответ с едва заметным оттенком некоторого удивления.
- Что же, извольте! - прозвучало в шаре, и всё вокруг стало меняться: зловещие толстые каменные стены исчезли, массивные деревянные лестницы уползли обратно во всклокоченную землю; бескрайний сад с серебряными яблонями, покачивающимися на их ветках золотыми яблоками и восседающими глупыми птицами с женскими головками на одно лицо, непрестанно выкликивающими славословия приторным голосом с пришепётыванием, тоже куда-то подевался. В открывшейся бездне что-то бурлило и кипело, иногда угрожающе отплёвывалось правильно вычерченными бурой жидкостью пентаграммами с вращающимися в них огненными подписями чертёжников, чаще же исторгая целые багровые волны, изрезанные корявыми пузырящимися рунами.
- Что это? - осторожно спросил совершенно поражённый увиденным Гуррикап.
- Время, - зевая, ответила голова в шаре, вновь появившаяся вблизи стекла как бы ненароком и всем своим видом говорящая: вот ведь, в самом деле, мало того, что потревожили ни за что ни про что, а тут ещё и вопросы задают.
- Иди, - сказал старец Гуррикапу, указывая на бурлящее нечто тонкой белой рукой.
Юноша с ужасом посмотрел вниз, в бездну, и ему вдруг показалось, что в её водоворотах возникла внушительных размеров пасть, незамедлительно продемонстрировавшая ему пять рядов великолепных зубов - вулканчиков. Тогда он с некоторой надеждой посмотрел на шар.
- Проводить что ли? - спросили в шаре, - Раз надо, то оно, конечно, завсегда пожалуйста, хоть и ни к чему всё это...
И Гуррикап вошёл.
И всё опять изменилось. Вначале ему даже казалось, что он или сошёл с ума, или, по крайней мере, движение к этому уже захватило его: всё им видимое распалось на семь квадратов разных цветов на сером фоне не то чтобы неба, а именно фона, фона без каких бы то ни было мало - мальских координат, каковые полагаются любому пространству. Сам же юный волшебник парил в плотном тёмно-сером, каковое было под ним.
- Вот ведь напасть какая! - произнёс Гуррикап вслух, озираясь по сторонам, не без тревоги, что это ещё не всё, из того, что ему ещё суждено встретить.
- Отчего же, сударь?! Никаких нападений на Вас не отмечается. - заметил знакомый, изрядно приглушённый толщей стекла голосок.
Шар висел совсем рядом, только из глубин его смотрела во все свои зелёные глазки милая женская головка с высокой старомодной манерной причёской. Голос был, однако, прежний и невольно напоминал о том, прежнем облике, каковой этому голосу подходит куда лучше.
- Тогда что это? - спросил Гуррикап, указывая на квадраты.
- Время, - уверенно ответила манерная голова в шаре и противно хихикнула - совсем уже по-женски.
- Время?! Эти квадраты на сером фоне?!
- Такое, каким Вы видите его, - поспешила утешить голова, - ваше сознание создаёт картинку из глубоко укоренившихся представлений. Пространство для Вас нерелевантно по существу, зато релевантны силы, которые Вы не в состоянии дифференцировать по принципу градуальности; в силу же слабых аналитических способностей Ваш мозг соединяет многое воедино.
- Но причём же здесь время?! - чуть не взревел Гуррикап, понимая только одно: что он ровным счётом ничего не понимает, включая и сказанное только что головой из шара.
- Время - движение, - ответствовала благосклонно голова и даже изобразила улыбку светской дамы, только что произведённой в фаворитки, на разрумянившемся невесть почему слащавом своём личике, - вот сейчас Вы не двигаетесь, поэтому время и замерло вместе с Вами.
Гуррикап двинулся к квадратам, и - о, чудо! - они открылись как тёмные окна, предъявив его взору длинные коридоры с быстро сменяющимися фигурками. Но когда юноша приблизился к ним, чтобы заглянуть внутрь, всё исчезло, дабы он мог наткнуться на громадный чёрный занавес, пыльный и обветшавший. Гуррикап едва не чихнул, зажал рукой нос, непроизвольно нагнулся и увидел под собой сцену, сколоченную из грубых досок.
- Что это, шар? - грубо вопросил он.
- Шар - не более, чем удобный образ твоего сознания! - раздался откуда-то сбоку голос седовласого, и эхо, тоже взявшееся не пойми откуда, вначале услужливо тщательно повторило всю фразу целиком, а затем смолкло, отгремев напоследок: сознания - знания - и я - я.
- Ты проходишь отрезок времени трансформации своего представления о сущем, - констатировала голова в шаре, теперь - с лицом мужчины с волевым подбородком, бородкой клинышком и малюсеньким пенсне на длинном носу.
Гуррикап отогнул занавес и едва не упал со сцены. Перед ним сидели на тонкой длинной скамеечке несколько фигур. Всё это происходило в цирковом шатре, только в углу его была сцена и занавес.
- Господин сочинитель! - произнесла решительно одна из фигур, и Гуррикап увидел молодую женщину, которую он бы, не задумываясь, назвал бы прекрасной, если бы не мышиные ушки, которые торчали из-под её кокетливой шляпки, и мышиный серый хвост, фривольно высовывающийся из-под её пышной, но не слишком длинной юбки, кончик которого прелестница задумчиво теребила маленькой ручкой в розовой перчатке, - Господин сочинитель, почему в Вашем спектакле пятая фея заключена в мышиное тело? Может быть, тем самым Вы желаете указать на её большую причастность тому состоянию Волшебной страны до того, как она стала волшебной? Но тогда почему Фея летающего домика, шестая фея, по сути - избыточная фея, а вовсе не пятая, спасает Волшебную страну, убив двоих фей? Если предположить, что число четыре - число равновесия сил: Виллина - Гингема - Стелла - Бастинда, то после смерти двух из них наступает другое равновесие: Элли - Виллина - Стелла - Рамина. И должна быть пятая фея в теле животного... Однако равновесие нарушается - Элли уходит из страны, а Рамина остаётся мышью!!!
Проговорив это, женщина окончательно превратилась в мышь, неизбежно при этом уменьшившись в размерах, так что только её платье и осталось висеть в воздухе, тогда как его недавний обитатель выскочил и метнулся в норку, жалобно попискивая. Фигуры на скамейке встревожено зашумели, и Гуррикап бросился назад к занавесу, однако там его поджидало что-то большое округлое, покачивающееся из стороны в сторону.
- А я, - сказало странное существо, состоящее из мешка, набитого соломой, - всё никак не могу найти родственников - живых пугал. Их нет, таких, как я. И это меня удручает. Быть может, Вы задумывали меня как бесплотного духа, для которого любое тело сойдёт, кроме животного. Духа, воплощенного в пугало?
Гуррикап, нервно размахивая руками, словно отгоняя мух, не без усилий отстранил тряпичного толстяка и, чрезвычайно удачно оттолкнув с дороги мрачного бровастого человека, уже было открывшего рот для объяснений с ним, прошмыгнул за занавес. Голова у него болела, всё тело колотила судорога.
За занавесом всё оказалось по-прежнему, неожиданно и просто. Седовласый сидел на камне и курил длинную трубку, пуская кольца зелёного дыма с запахом фиалок. Реальность приобрела привычные черты.
Гуррикап незамедлительно подскочил к своему мешку, вытащил из него толстенную книгу, перо, чернильницу, и его ещё дрожащая рука быстро исписала листов пять прежде, чем его голова вновь очутилась в этом мире. Это было, видимо, наилюбопытнейшее зрелище, судя по тому, как смолкли в растерянности птицы: один волшебник невозмутимо пускал колечки, а другой испускал молнии, шары из дерева бальза, наковальни из стекла, обрывки манускриптов с печатью в виде кляксы и колокольчики из ваты. Всё это вращалось вокруг него, а затем буквально разлеталось во все стороны, всякий раз превращаясь во что-то столь же нелепо новое.
- Ты становишься великим волшебником, - проговорил наконец седовласый, когда мимо него пролетел мячик с рогами козы и превратился в камень с рыжим кошачьим хвостом, ударившись о магический кристалл из бумаги, - мир пришёл в движение, мой друг, торопись оставить в нём хоть какой-нибудь яркий след.
- Я создам страну, прекрасней которой никогда нигде не будет! - отрывисто заявил ему Гуррикап, исступленно колотя по опустевшей чернильнице кулаком, - сейчас я это понял, и я это сделаю. Мне скучны Ваши странные игры в реальность. Пусть реальность играет в игры, но играет по моим правилам!
- Ну-ну, - сказал Седовласый, уложив уже свою трубку в специальный чехольчик из бархата и поднимая теперь с камней свой мешок, усыпанный блестящими звёздами, - ты довольно долго пробыл вместе со мной, поэтому твоё решение я не стану воспринимать как мальчишество. Однако знай, друг мой, что то, что ты хочешь, - меньшее из того, что я ждал от тебя.
- Разве я решить сделать то, что может быть названо безрассудным или скверным?! - спросил Гуррикап с обидой в голосе и даже недовольно блеснул глазами, он уже зашвырнул чернильницу в овраг, после чего там кто-то испуганно завыл, и теперь тупо перелистывал исписанные страницы, пачкая их чёрными от чернил руками, - Можно подумать, что я решил сам наслать на себя страшное необратимое проклятие...
- Если хочешь, то - да, это так, - заметил Седовласый строго, - если бы ты взошёл в сферу грёз, куда я тщетно звал тебя, ты бы увидел хотя бы то, что теперь создаёшь оазис праздности, не способный выдержать удар внешнего мира.
- Не будет никакого удара по моей стране! - заносчиво воскликнул Гуррикап, - Я отгорожу её пустыней, которую никто не сможет преодолеть.
- Ну разве что на летающем домике, шаре, корабле на колёсах да механическом коне, - усмехнулся Седовласый, - Ничто нельзя отгородить от всего остального мира окончательно, никакими способами! Даже небесный город имеет лестницы на землю.
- Просто надо сделать так, чтобы огороженная часть имела надёжную ограду! - заявил Гуррикап, - Я чувствую необыкновенную силу, учитель. И эта сила не может быть в состоянии бездействия.
- Ну что же, делай, как знаешь, - махнул рукой Седовласый, этим жестом не только выразив своё отношение к замыслам Гуррикапа, но и отворив в небесах дверь, из которой к нему сама собой стала спускаться лестница без перил, - Больше мне нечему тебя учить. Потом всё поймёшь сам. Я, впрочем, неслучайно рассказал тебе о давних временах. Всё это было именно здесь, в этих местах. То место, на котором ты сейчас сидишь, - место, где стояла зеркальная сфера Ингрид. Только ныне нет больше знаков. Всё проявляется как знак в действии, в череде событий, в мотивах поступков. Нам не было дано понять те зримые знаки. Эти, нынешние, предстоит понимать тем, кто пришёл вслед за нами.
- Только, - пробормотал вдруг Гуррикап, словно очнувшись, и жадно схватил свою книгу, целясь в неё сухим пером, - каков смысл того, что я видел там... во ВРЕМЕНИ?!
- Ты разве что-нибудь видел? - спросил с интересом Седовласый, становясь на первую ступеньку лестницы.
- Видел! Видел! - залепетал Гуррикап, - я всё, всё записал...
- Ты ничего не видел, - заключил Седовласый, - Впрочем, ты видел то, насколько примитивно и незамысловато ты воспринимаешь самое совершенное и исполненное величайшего смысла, а кроме того - итог такого вот подхода, если вообще уместно подразумевать под подходом твоё сегодняшнее восприятие.
- Я ничего не понял, - признался Гуррикап и тяжело задышал.
- В этом твоё проклятье, - ответил Седовласый, и лестница, на которой он уже стоял, задвинулась вместе с ним в заоблачную даль, прямо в отверстую там дверь.
- Но я всё равно сделаю то, что хочу! - донеслось с земли эхом, - Кто может проклясть ученика учителя, у которого никто, кроме него не учился!?
На это дверь в небесах со скрипом захлопнулась.

24 февраля 2002 года.